|
|
|
|
|
Здесь – оттиск прошлого в камнях,
следы судьбы и предков тени... Мой город, примешь ли меня под сень надежды на спасенье? |
|
Ступая молча по камням, шагаю по твоей брусчатке, где тень преследует меня воспоминаний горько-сладких. Я вспомню каждый поворот дорог и улиц по соседству и перейду ту реку вброд, которая впадает в детство. А вечером покину дом в тот час, когда садится солнце. Фонарщик мне качнёт шестом, и газовый фонарь зажжётся. Пройдусь с расклейщиком афиш по улицам и переулкам в часы, когда ещё ты спишь, а звук шагов глухой и гулкий. Я вспомню лица, имена людей, здесь выросших когда-то, оставивших в наследство нам плоды любви, души, таланта. На площадь с Ратушей войду, как в многомерное пространство, и с молодостью встречусь тут, вернувшись из далёких странствий. |
Вольюсь в студенческий поток помолодевшим многократно. В конспекте мелкий бисер строк нас в юность окунёт обратно. Под сводом арки в парк войду, в его тенистые аллеи и непременно встречусь тут с Любовью первою своею. Я на скамейку сяду с ней под сенью старого каштана и во влюблённость первых дней вернусь, от поцелуев пьяный. Из рифмы, погружённой в грусть воспоминаний, прежней жизни, мой город, я к тебе вернусь сюда в своих стихах и мыслях. Здесь – оттиск прошлого в камнях, следы судьбы и предков тени... Мой город, примешь ли меня под сень надежды на спасенье? |
 |
Трудно нам было расстаться. Вижу сквозь время-пространство ложь, предрассудки, лукавство, Годы приходят и тают, – к горлу комок подступает. Мысленно я возвращаюсь Снится мне вновь этот город, узеньких улиц узоры, знаю, увижу не скоро Образы душу наполнят, годы далёкие вспомню с жизнью, что вырвана с корнем Где ещё храмы такие, узеньких улиц стихия, в камне следы вековые, Парков зелёные крылья молодость нашу укрыли. Мы не больны ностальгией, – |
Львовские храмы |
Шпилями и куполами над суетой, над домами из волшебства панорамы всплыли старинные храмы. Жаль, что пути и дороги редко идут к их порогу. Во всех концах большой Земли Творца давно уж поделили, святыни чьи-то погребли, своих немало возвели, вот только Бога позабыли. |
К надгробиям в печальной их красе Лычаковский мемориал
в Лычаков мы ходили, как в музейбез крыши, прямо под открытым небом.
Итогом устремлений и страстей
две даты смотрят с серых плоскостей,
хранящих в камне имена людей,
наш город без которых просто б не был.
Львовская политехника Надписи на здании и библиотеке Львовской политехники: LITTERIS ET ARTIBUS (НАУКИ И ИСКУССТВА) HIC MORTUI VIVUNT ET MUTI LOQUNTUR (ЗДЕСЬ МЁРТВЫЕ ЖИВУТ И НЕМЫЕ ГОВОРЯТ)
Здесь Науки живут и Искусства.
И в строю исторических вех
с нами голос немых, мысли тех,
кто ушли и уже не вернутся.
К alma mater, во Львов, в Политех
возвращаются память и чувства.
С последним листом осень стряхнула вчера. Я знал наперёд, что скоро придёт печальная эта пора. И всё ж не хочу что снег мой засыплет путь, что сердце опять начнёт тосковать о том, что нельзя вернуть. Мой друг, не могу Тебе ничего не сказав. Так больно, поверь, мне видеть теперь слезу на Твоих глазах. Не Ты виновата, иду сквозь осенний мрак. Я знаю: порой так трудно со мной, так горько и больно так. А песни летят. меня не желая знать. На сердце пока печаль и тоска... Но снится ему весна. |
  |
|
Листья осыпаются в саду, облетает золото в аллеях. Эту золотую красоту подарю, любимая, Тебе я. Подарю за то, что мы с Тобой встретились осеннею порою,  |
что для нас сентябрь золотой оказался первою весною, что манил осенний вечер нас новой, неизведанною далью, и за то, что в самый первый раз осенью Тебя поцеловал я. Посмотри, как быстро дни летят, месяцы, как листья, облетают. Но опять, как ровно год назад, осень нам весну напоминает. Скоро листья облетят везде, и притихнут голые аллеи; позабудешь Ты о красоте, что когда-то подарил Тебе я. И когда сентябрь придёт опять со своею золотой листвою, снова будут листья облетать. Облетать, но не для нас с Тобою. |
|
Помнишь ли ещё аллею ту, что тогда Ты нашей называла, где вдали – деревья, все в цвету, как под белоснежным покрывалом, где сидеть любили Ты и я вечером, обнявшись на скамейке? И всю ночь шепталась та скамья обо всём подслушанном с аллейкой. Нас багрянцем осыпал закат, что полнеба охватил пожаром, и вдыхал я нежный аромат кожи, позолоченной загаром. Как любил я руки окунать в шёлковых волос крутые волны |
и, прильнув к щеке Твоей, вплетать в эти волны чуб свой непокорный! Ты ко мне склонялась на плечо, звёзды глаз смотрели в звёзды неба, и шептали губы горячо, чтобы я таким печальным не был... Помнишь ли ещё аллею ту, что тогда Ты нашей называла, где вдали – деревья, все в цвету, как под белоснежным покрывалом? Но давно аллея отцвела нежно-белым лепестковым снегом. В ней другая девушка прошла и своею назвала со смехом. |
|
 что-то драгоценное теряет не на день, не на год, а навек, что хороший тёплый летний вечер может очень многое отнять, что с простой надеждой человечьей хочет он надеяться на встречу, чувствуя, что встрече не бывать. |
|
Жизнь часто преподносит нам сюрпризы, и не находим подходящих слов... Наверное, спокойней полублизость, и полуправда, и полулюбовь. Глядят полузакрытые глаза полуукором и полупечалью, блестит в ресницах капелькой слеза, и золото в душистых волосах полночный полумесяц освещает. |
Во сне была Ты или наяву? Наполовину – быль и полунебыль, но с именем Твоим сейчас живу под этим далеко не ясным небом. Теперь Ты – явь с мечтою пополам, но мне Твой взгляд сквозь километры светит. Благодарю за то, что Ты была, за то, что Ты живёшь на этом свете. |
|
Однажды мне приснился странный сон,
потом не раз стал повторяться он. Обычно исчезают сны, как дым, но этот наважденьем стал моим. Над узкой львовской улочкой – луна, стоят стеной отвесною дома. Осенний ветер ставнями стучит, в окне мерцает огонёк свечи. Я под Твоим окном стою внизу и вижу на щеке Твоей слезу. Хочу Тебе я что-то прокричать, но горло онемело вдруг опять. 
|
Запретная в Твой дом закрыта дверь,
как символ невозвратности потерь. Её не прошибить и не взломать. Как от бессилья не сойти с ума? Так безнадёжно высоко оно – под крышей недоступное окно, где словно рядом – неба потолок. Как вдруг земля уходит из-под ног... Беззвучным горлом что-то я кричу, ещё не верю, но уже лечу, вверх устремляясь плавно, чуть дыша. Восторгом наполняется душа. В Твоём окне дрожит огонь свечи, и музыка печальная звучит. Нет, ничего чудесней не найти, чем, невесомость тела ощутив, в пространстве по-шагаловски парить, себя в нём без остатка растворить... Хотел бы я полёта волшебство над осенью раскрашенной листвой и чуда невесомости восторг вдохнуть в звучанье этих слов и строк, нащупав между сном и явью нить, прикосновенье счастья сохранить, увидеть связь событий и времён... Но я увидел просто странный сон. |
|
Наш бурный век наполнен чудесами. Что может поразить нас в век двадцатый? Но я смотрю всё теми же глазами, какими на Тебя смотрел когда-то. Летят года. как вместе мы. И всё-таки считаю это чудом, что Ты теперь всегда со мною рядом. Оглядываться – нехороший признак, Но иногда важнее нет задач... Всё в имени Твоём – и смысл всей жизни, И долгий путь, и краткий миг удач. Всё громче слышен лет ушедших зов, Мелькают дни в привычном хороводе. И незаметно первая любовь В последнюю, быть может, переходит... Но будь, судьба, столь благосклонна к нам, Чтоб нашу сохранить любовь на свете. Ты всё дели, как прежде, пополам И помоги нам возродиться в детях. Вспоминая прошлое по дням, не жалей о прожитом ничуть. Можно годы памятью поднять, но нельзя их ни на миг вернуть. То, чем так недавно жили мы, стало вдруг для нас вчерашним днём. Видно, повзрослели мы сами так, что и себя не узнаём. Годы пролетели, словно час. Только страшно "прошлым" их назвать: двадцать лет – история для нас, если нам с Тобой по двадцать два. Может, если б прошлое вернуть, мы б сумели как то лучше жить. Но не надо, не жалей ничуть, не смотри назад и не тужи. |
(C) Адольф Берлин
